опора под ногами михаила начинает дрожать, как потрескавшиеся окаменелые устои. найти веру – несложно, сложнее удержать её в душе и не покоробить ни на миг. он справляется с этим почти всегда – почти всегда, когда так насквозь не смотрят пара светлых глаз; когда не пробивает нервной дрожью; когда каждое слово даётся легче, а разговор не похож на хождение по минному полю. он был бы ужасным сапёром, который ошибся ещё в первый раз.
он привык рубить с плеча – раз, и всё закончилось.
михаил не умеет говорить долгих речей. повторять выученное – да, но свои мысли облекать в слова очень сложно, а чувства – невозможно. сразу кажется, чтобы ты ни сказал, будет сочиться неприкрытая ложь. каждую фразу нужно вымерять до звука, до паузы, до акцентов – держать голос, чтобы не дрогнул, чтобы не выдал, как волнительно пытаться объяснить такие сложные правила – нет, я не знаю почему, но уверен, что так правильно.
сначала нужно поверить себе, а потом убеждать других. так просто – ненужно врать, говорить правду всегда приятнее.
всё так просто – проводить много времени с людьми – запрещено, что ещё нужно? неужели у всего должен быть великий смысл? люди – песчинки, даже не детали механизма. они неважны. они – смертные, проходящие, невечные. связываться с ними – прямой путь к разложению, греху, к падению.
важны только мы и отец. важна только семья. всё остальное – блажь. мир будет стоят даже когда сердце последнего человека остановится. зачем гнаться за тем, что всё равно умрёт?
михаил думает, слоило ли им гнаться друг за другом.
слова люцифера летят в михаила стаей чёрных воронов, царапающих острыми когтями – не смертельно, но неприятно и ещё долго будет саднить. у него всё так просто – хотеть, злиться, не расстраиваться. впору удивиться, смотреть на люцифера, как на непутёвое дитя. категории в которых он мыслит, михаилу не доступны.
даже обидно становится – что это, свобода?
холодный ветер вседозволенности тянется от люцифера, щиплет лицо, оставляя красные тянущие лёгкой болью следы, как от пощёчин. им нужно противостоять этому, вернуться к праведному, к духовному спокойствию и смирению. михаилу хочется схватиться за голову и остановить всё это – когда всё начло трескаться? было ли когда-то цельным? может быть, он сам себе придумал братскую любовь, что согревала, давала надежду и пробуждалась каждый раз, стоило им заговорить. было ли это кому-то из них важно?
михаил не понимает даже себя. ему недоступны все знания мира – от этого становится даже обидно. так хочется просто посмотреть в глаза и понять, что творится в этой голове, где взял начало этот холод слов, который он чувствует даже кончиками пальцев, будто между ними настоящая ледяная глыба появляется – на счёт три вытягиваем короткую спичку – кому хватит шлюпки на тонущем титанике?
– буду. не хочу, но считаю это правильным. впрочем, есть ли в этом смысл? ты будешь уходить – я буду тебя останавливать. и однажды одному из нас это надоест.
михаил не просто так охраняет врата – это целая жизнь. это единственное для чего он был создан – быть вечным стражем порядка по воле божьей.
никто не спрашивает желаний михаила. он даже немного завидует, что у люцифера есть что-то своё – мнение, мысли, желания. сколь угодно неправильные, странные, дикие, но свои. у него самого только указания, оставленные раскалённым металлом чужих слов, как клеймо.
клеймо неприятно чешется под кожей в районе груди. на секунду можно поверить, что там осталось что-то живое. что ещё не сгнило, не захлебнулось в крови, не прогнулось под тяжестью возложенной ноши. что-то важное, неподвластное даже отцу, единственное, что михаил мог назвать по праву исключительно своим. он думает, прижимает ладонь к груди и пытается вспомнить, что же это было.
(просто возьми и останови его. в этом нет ничего сложного. просто протяни руку, вы оба знайте, кто сильнее. вы оба знайте, под чьими руками ломаются кости, чьим мечом сносятся головы. в этом нет ничего сложного. он когда-нибудь сам поймёт. однажды он сам поймёт и себя, и тебя – примет те идеалы, за которые ты так бережно держишься и хранишь. человеческая жизнь такая короткая. он что, готов променять тебя на них? отвернуться от того, кто обещал ему вечность?)
он смотрит и представляет, как люцифер отталкивает его – меняет их общее на нечто человеческое. от этого становится неприятно, тоскливо и внутренности бухают вниз – беззвучно, потому что останется ли что-то в михаиле без брата? было ли там когда-то тёплое и живое?
через асфальт не пробьётся росток.
в нём выстроена стена, оберегающая от внешних угроз – (от люцифера?) – в нём несущая стена, удерживающая на себе всю тяжесть обязанностей по сохранению спокойствия у райских врат. там нет места неидеальному, живому, новому, невписывающемуся в уже привычные нормы.
росток пробивается только через трещины.
– вопрос только в том, кто первый отступит.
михаил хочет злиться, но он безумно устал. ему бы почувствовать что-то сильное, начать кричать, что всё это неправильно, но он может только стоять и изо всех сил пытаться удержаться на ногах и не подрагивать от холода. это не должно вот так закончиться – стоять напротив (против) брата, поперёк его желаниям, он этого не хотел.
впору начать винить себя – не доглядел, не успел спасти, не дал того, что люцифер смог найти в людях – у михала нет ни единой идеи что же это, но дело конечно в нём. в голову не приходит мысли, что мир не зациклен на нём, что невозможно держать всё на своих плечах и не свалиться. люцифер не ребёнок. как бы михаил ни хотел удержать его рядом, тот не пёс, на цепь посадить не получиться, команду «рядом» не усвоит.
михаил был бы рад отступить первым, но найти в себе этого желания он всё ещё не может.
